вас какой номер? Танцуете? — предположил Дутр.
Они посоветовались и зашевелили губами, как бы повторяя слова юноши. Тогда он задвигал пальцами одной руки по ладони другой, изображая ноги, отплясывающие польку. Девушки откинулись на спинки кресел и залились смехом. Пьер переходил от гнева к восторгу, но постепенно мягкая, тающая нежность взяла верх. Они выпрямились и одновременно приложили палец к губам. На сцену вышел Людвиг, огни рампы зажглись. Владимир быстро расставил одноногие столики, ящики, игральные кости гигантских размеров; Дутр уже не знал, куда смотреть. Его манило представление, но он не мог не думать о Хильде и Грете. Он склонился влево и прошептал:
— Хильда!
Девушка подавила великолепный грудной смех и ответила:
— Nein![2] Грета!
Эта восхитительная игра в угадайку очень быстро приобрела сладострастный оттенок. Дутр раскинул руки по спинкам соседних кресел, не понимая, откуда только у него взялась храбрость. Совсем рядом с ним были две девушки, которые время от времени в резком свете софитов поворачивали к нему одинаковые лица, посылая ему двойную многозначительную улыбку.
На сцене Людвиг жонглировал разноцветными шариками, которые, казалось, возникали из пустоты. Сначала их было три, потом четыре, пять. Ловким движением он сжимал их в пригоршню, тихонько тер ладонью о ладонь, потом разводил ладони в стороны, совершенно пустые. Шарики исчезли. Тогда Дутр кончиками пальцев прикоснулся к плечам девушек. Они по-прежнему были рядом, легкое подрагивание ресниц выдавало, что они почувствовали неуверенное прикосновение пальцев.
А Людвиг демонстрировал пустой цилиндр. Перевернул его, положил на столик, поднял руки, словно жрец, заклинающий духов, отошел на шаг, не опуская рук, и тут из пустого цилиндра выпорхнули две голубки и закружились над сценой. Дутр сжал пальцами плечи соседок.
— Я хочу научиться этому, — сказал он.
Они не поняли, но с благодарностью улыбнулись ему.
Глава 3
— Ну что, — спросила Одетта, — тебе понравилось? Я спрашиваю, тебе понравилось? Оглох ты, что ли?
— Да, конечно. Хорошее представление, — сказал Дутр. — А кто эти две девушки?
— Мне следовало бы догадаться. Ты только на них и смотрел, — проворчала Одетта. — В сущности, ты не так робок, как кажешься. Помоги-ка мне.
Она сняла костюм, в котором выступала, — длинное, узкое и прямое, сильно декольтированное черное платье — и попыталась на ощупь отыскать шнуровку корсета. Дутра вдруг бросило в жар.
— Две маленькие бездельницы, — продолжила Одетта. — У них номер, который никому не интересен… Ну что, долго еще я буду задыхаться?
Опустившись на одно колено, Дутр старался изо всех сил, но тянул не за тот шнурок.
— Я слишком старая, слишком толстая, — сетовала Одетта. — Публике это не нравится. Когда Людвиг объявляет, что сейчас я исчезну, люди хохочут. Вот ты, конечно, другое дело — можно поверить, что ты испаришься. Или эти блондиночки… Возраст у вас подходящий для таких трюков. Ну, все или нет?
Она прошлась по комнате, потом надела халат.
— Надеюсь, ты с ними сработаешься.
— Я?
— «Я?» — передразнила она. — Смешной ты, в самом деле. Прекрасно будешь работать с ними, у тебя это на лице написано.
Дутр отстранился от Одетты.
— Так ты что-то придумала?
Все еще глядя на него, она расхохоталась:
— Не петушись. Тебя удивляет, что у меня есть мозги? Ах ты, мальчишка! Я уже двадцать лет только и делаю, что придумываю. Иначе бы мы пропали. Отец-то твой не слишком любил напрягать воображение, это его утомляло.
Она схватила со шкафчика потрепанную картонную папку, положила ее на пол, ловко и грациозно опустилась рядом. Ее движения изумляли Дутра.
— Смотри! — воскликнула она. — Здесь — все мои идеи!
В папке было множество карандашных чертежей, набросков пером, углем. Она разложила их. Дутр присел рядом на корточки. Ярко накрашенным ногтем она указывала ему на листы.
— Окно с привидениями… Волшебное зеркало… Таинственный чемодан… И красиво, и эффектно. Женщина-бабочка… Индийский канат…
Дутр поднял один из рисунков и стал рассматривать.
— И все это ты сама?
— Нет. Не так уж я умна. Но некоторые трюки доработала, придумала свои декорации. Это же просто, все равно что скроить платье. С люками и зеркалами можно вытворять что угодно. Смотри-ка, эта клетка… Вот наброски декораций, их так и не сделали. Зрителям показывают прозрачный пустой ящик, освещенный изнутри, потом закрывают его ставнями. Затем снимают их, ящик оказывается полон роз, а из них медленно поднимается живой человек. Ты, например.
— Я. Думаешь, я…
— Ну конечно. Это любой сможет…
Она повернула к нему морщинистое лицо; халат сполз с плеча, от него приторно пахло духами. Дутр сел рядом. У него закружилась голова. Он смотрел, ничего не понимая, на рисунки, на легкие пунктирные линии. Одетта внимательно следила за ним.
— Господи! — вздохнула она. — Как хорошо быть таким наивным!
На руке побрякивал браслет с множеством брелков. Она обняла его за шею.
— Ты не очень сердишься на меня? — спросила она. Молчишь… Ты злой мальчик, правда? И в душе у тебя полно разных тайн, обид, дурных воспоминаний. А я старая дура. Но я тебя научу, вот увидишь. Людвиг, он скотина. Не слушай его. К тому же он скоро уедет. Для начала сделаем тебе другую прическу. Потом я одену тебя по своему вкусу. Не могу на тебя смотреть… в этой кофте… А вечером поговорю с девочками. Если они не совсем дуры, то… Да… Ну, ты хоть слово из себя выдавишь?
Дутр опустил голову и сделал вид, что рассматривает чертеж окна с привидениями.
— Людвиг… — пробормотал он. — Что он здесь делает?
Стало совсем тихо, только чуть слышно звякали брелки на ее браслете. Одетта убрала руку.
— Ты еще и не жил, — сказала она. — Вот и не задавай вопросов.
Она встала, отряхнула халат, причесалась, не глядясь в зеркало, потом пошарила в буфете.
— Глоток шнапса? Что ж, пожалуй. Как раз то, что нужно.
Дутр собрал листы в папку.
— Папа… — начал он.
— Нет, прошу тебя, — оборвала Одетта, — достаточно. Прежде всего, у двадцатилетнего парня нет уже ни отца, ни матери, понимаешь? Он должен уметь выкручиваться сам.
— Отчего он умер? — настаивал Дутр.
— Сердечный приступ. Это был настоящий человек, уж поверь мне.
Глядя в пространство, она маленькими глотками пила водку; ее низкий голос, когда она пускалась в откровения, приобретал душераздирающее звучание.
— Он давно уже понял, что устал. Ты ведь догадался, мы не очень-то ладили… Если бы он только согласился лечиться! У него был сложный номер: его привязывали к стулу…
— И он сам отвязывался? — невольно съехидничал Дутр.
Одетта, не переставая вертеть в руках стакан, покачала головой.
— Маленький дурень, — тихо проговорила она. — Да,
